царил произвол как в оценке молекулярных масс, так и в описании химических реакций; оставалось немало неверных представлений об атомном составе многих сложных веществ. Дело доходило даже до попыток вообще отказаться от молекулярных представлений. Лишь в 1858 году итальянский химик Канниццаро, ознакомившись с письмом Ампера к Бертолле, в котором есть ссылка на работы Авогадро, заново «открыл» эти работы н с удивлением убедился, что они вносят полную ясность в запутанную картину состояния химии того времени. В 1860 году Канниццаро подробно рассказал о работах Авогадро на Первом Международном химическом конгрессе в Карлсруэ, и его доклад произвел огромное впечатление на присутствовавших там ученых. Как сказал один из них, он почувствовал, как завеса упала с глаз, сомнения исчезли и вместо них появилось спокойное чувство уверен» ности. Великий русский химик Д. И. Менделеев, так» же участвовавший в работе этого конгресса, писал позднее: «Решающим моментом в развитии моей мысли о периодическом законе я считаю 1860 год - съезд химиков в Карлсруэ, в котором я участвовал, и на этом съезде - идеи, высказанные итальянским хими» ком Канниццаро» (т. е., по существу, идеи Авогадро), Заслуги Авогадро как одного из основоположников молекулярной теории получили с тех пор всеобщее признание.

Быков Г. Б. Амедео Авогадро: Очерк жизни и деятельностП (1776-1856). -М.: 1970.

ГАНС ХРИСТИАН ЭРСТЕД (1777-1851)

В. п. Карцев

Когда сорокалетний копенгагенский профессор Ганс Христиан Эрстед разослал коллегам свой «памфлет» - четыре невесомые странички на латинском языке - и ученые Франции, Швейцарии, Англии и России смогли с ним ознакомиться, перед ними, кроме научных проблем, встали и общечеловеческие. Как отнестись к автору этих страничек, как оценить его труд? Кем показался им этот человек: трудолюбивым ученым, фантазером, романтиком, счастливчиком? И вообще - кем он был? Физиком, химиком, фармацевтом, философом или поэтом?

Чтобы ответить на эти нелегкие вопросы, безусловно, интересные и для нас, вернемся на два столетия назад и представим себе далекий датский островок Лангеланд, городок на нем под названием Рюдкобинг и семью бедного аптекаря, в которой родился сын - Ганс Христиан. Нужда гналась за семьей по пятам, так что начальное образование братьям Гансу Христиану и Андерсу пришлось получать где придется: городской парихмахер учил их немецкому языку, его жена-датскому, пастор маленькой церквушки научил их правилам грамматики, познакомил с историей

и литературой, землемер научил сложению и вычитанию, а заезжий студент впервые рассказал им удивительные вещи о свойствах минералов, посеял любопытство и приучил любить аромат тайны.

В двенадцать лет Ганс, раздразненный наукой и познавший лишь малую ее часть, уже был вынужден стоять за стойкой отцовской аптеки. Здесь медицина надолго

пленила его, потеснив химию, историю, литературу, и еще более укрепила в нем уверенность в его научном предназначении. Он решает поступать в Копенгагенский университет, но, по-прежнему, одержим сомнениями: что изучать? Он берется за все - за медицину, физику, астрономию, философию, поэзию. Он увлечен всем сразу и всем - серьезно.

Ганс был счастлив в университетских стенах. Он писал позднее, что для того чтобы юноша был абсолютно свободен, он должен наслаждаться в великом царстве мысли и воображения, где есть борьба, где есть свобода высказывания, где побежденному дано право восстать и бороться снова. Он жил, упиваясь трудностями и своими первыми небольшими победами, добычей новых истин и устранением предыдущих ошибок. Чем он занимался? Золотая медаль университета 1797 года была присуждена ему за эссе «Границы поэзии и прозы». Следующая его работа, также высоко оцененная, касалась свойств щелочей, а диссертация, за которую он получил звание доктора философии, была посвящена медицине. Он разбрасывался и, казалось, заранее ставил крест на своей научной карьере, предпочитая разносторонность профессионализму.

Наступило новое столетие. В вихре французской революции, на полях сражений американской войны за независимость рождалось новое восприятие мира, происходило очищение умов и душ от устоявшихся догм, ветер свободы манил молодых. Начавшийся промышленный переворот затопил традиционный мир техники нескончаемым потоком новых практических изобретений, невиданных ранее. Девятнадцатый век заявил о себе новым образом жизни и>1ыслей, новыми социальными и политическими идеями, новой философией, новым восприятием искусства и литературы. Все это захватывает Ганса. Он стремится попасть туда, где бурлит жизнь, где решаются главные научные и философские вопросы - в Германию, Францию, другие европейские страны. Дания, конечно, была в этом смысле европейской провинцией, . и Эрстед не хотел и не мог там оставаться.

Его талант, упорство и случайность сплелись в счастливый клубок - и вот он, блестяще защитив диссертацию, едет по направлению университета на